Мария АЛЕКСАНДРОВА:
ЗВЕЗДЫ НЕ ЕДЯТ БУТЕРБРОДОВ
Французам пришлось
признать, что Большой театр жив. Такой же вывод
сделали англичане
Прима-балерина,
лауреат «Золотой маски» — она открывала
гастроли Большого театра в Лондоне. Прошедший
сезон был для нее одним из самых плодотворных и,
наверное, самым счастливым. Две премьеры —
«Ромео и Джульетта» Поклитару — Донеллана и
«Леа» Ратманского, новые партии в классике — в
«Дочери фараона» и «Вечере балетов Баланчина»,
национальная премия «Золотая маска» — за роль в
«Светлом ручье», успех на зимних парижских
гастролях. В этом году она стала прима-балериной
(это высшая ступень для балетной танцовщицы). И
все это за один свой седьмой сезон в Большом
театре.
— По-вашему, Париж был
взят?
— Взлететь, взять — я
таких задач не ставила, наполеоновские планы
меня бы съели! И сказки не было. В театре меня
поздравляли с успехом, да, приятно, но этот успех
не является для меня отправной точкой. У меня все
как всегда: встала, почистила зубы… Другое дело,
внимания стало больше. Как-то меня спросили: «Вы
ощущаете себя звездой?». Я ответила: «Ну что вы,
звезды бутербродов не едят». И сегодня ответила
бы так же.
— Не предлагали
выступить в Парижской Опере?
— Об этом
поговаривают, но конкретных предложений пока
нет. Я не смотрю вперед и не думаю, что меня ждет.
Главное, жизнь в Париже я прожила по максимуму, на
сто пятьдесят процентов. И еще: там никто не
ожидал, что при всех трудностях Большой театр
въедет на белом коне. Французам пришлось
признать, что Большой жив. А для нас это было
завершение какого-то важного этапа. В любом
случае это был рубеж.
— С прошлого сезона —
новое амплуа на Новой сцене?
— Стали ли рубежными
«Светлый ручей» и «Ромео и Джульетта»? Ну
(задумчиво), новые балеты всегда помогают
раскрыться. Поэтому все и мечтают, чтобы балет
поставили на тебя. Когда танцуешь «Ручей», он
возвращает тебя к жизни, а «Ромео и Джульетта»
выпивает все соки. Я бы их чередовала, ставила
рядом, для баланса.
— «Светлый ручей»,
«Леа» — расскажите, как репетирует Алексей
Ратманский?
— Он приходил на
репетиции с готовым материалом, за пятнадцать
минут его выкладывал, и два с половиной часа мы
кувыркались. Алексей потрясающе двигается и
показывает. По большому счету, он неузнанный
комический артист. Он и Гена Янин до сих пор
вспоминают, как я на каждый жест задавала вопрос:
«А что это значит?». Алексей: «Да ничего. Просто
движение». Я такой человек, что каждое движение у
нас с моим педагогом Татьяной Голиковой что-то
означает: так мы готовили Мехменэ-Бану («Легенда
о любви»), Эгину («Спартак)». «А это что значит?».
Потом все стали надо мной хохотать. А Леша
поворачивался ко мне: «Маша, не спрашивайте меня,
что это значит. Это надо сделать». Он
способствовал тому, что люди не боялись
предлагать.
— Во всех вас он
раскрыл незаигранные стороны?
— Конечно, кто мог
предположить, что я буду таким хорошим мальчиком
(Классическая Танцовщица по ходу переодевается в
мужской костюм. — В.В.) (смеется). До «Ручья» была
«Сильфида», вокруг которой шли споры. Два года
назад говорили, что я исключительно характерная
исполнительница для испанок и сильных женщин
мира сего. Со «Светлым ручьем» я открыла, что на
сцене могу шутить.
Мне предлагали прежде
«Ромео и Джульетту», а я сопротивлялась.
— Почему, вы же давно
хотели сыграть Джульетту?
— Я не выношу
модерн-данс. А в нашей ситуации режиссер и
балетмейстер — диаметрально противоположные
люди. Деклан Донеллан — открытый, весь наружу,
Раду Поклитару — закрытый, весь внутри. Когда я
смотрела прогон, то поймала себя на мысли, что мне
интересно. Но я не могла сразу принять себя там. Я
так долго завоевывала свое место в классике, что
падать в другую сторону не хотелось.
Наш театр столько лет
держал оборону, что она все-таки треснула. «Ромео
и Джульетта» была первой ласточкой. Теперь вот
майская премьера: «Палата № 6» того же Поклитару,
«Магриттомания» Юры Посохова и «Леа», которую я
танцевала у Ратманского.
— И все пошло?
— Ничего не пошло.
Началась дикая война с собой и еще раз с собой.
Форма, которую мне предлагали, для меня тяжела,
неудобна и болезненна. Раду в отличие от
Ратманского рождал все в зале. Донеллан приходил
смотреть готовые куски и высказывал свои
пожелания. С эмоциональной стороны он давал
много подсказок. Но мне хотелось более активных
действий, чтобы движения помогли выразить очень
напряженное состояние Джульетты.
— Однако ваша
Джульетта вышла очень активной.
— Для себя я назвала
этот спектакль «падением с присутствием»: ты
делаешь два шага назад, но от тебя требуется
столько! Здесь не надо скрывать недостатков, не
надо заключать себя в жесткую форму, она вольная
в своих условностях. Но самого себя как никогда
ты должен ощущать, иначе не получится Джульетты.
На самом деле это еще один взгляд на себя саму —
самосгорание за два часа. А зритель только
придает важность этому событию.
— Ваша роль в этом
эксперименте более чем удалась. Для театра — это
тоже удачный эксперимент.
— Странное у меня
отношение: мне не очень интересно, но теперь я
точно знаю, что могу это сделать. Молодой части
труппы все это нравится, как будто им видно то,
что мешает мне подпрыгнуть и увидеть. Но сейчас
как никогда я хотела бы станцевать Джульетту в
балетах Лавровского или даже Макмиллана. Только
там более долгий разговор с собой.
А в балетах Баланчина
эмоционально отдыхаешь, там не надо ничего
изображать. Tshaikovsky Pas de Deux, «Симфонию до мажор» я
воспринимаю как праздник танца, как бы тяжело ни
было. С удовольствием станцевала бы и I часть
«Симфонии», и IV (коронная у Марии — III, allegro. — В.В.).
На репетициях бывает ощущение катастрофы, на
сцене, сколько бы ни танцевала, одно наслаждение.
Мне хочется танцевать, я к этому шла большую
часть своей жизни, с 10 лет.
Беседовала Варвара
ВЯЗОВКИНА
05.08.2004
|
|
